В бездне времен. Игра на опережение - Страница 38

– Вы бывали в Северо-Западной провинции? – резко перебил жандарма Рейли. – Это между Афганистаном и Индией, зона племен. Нет? Во время оплаченного русскими деньгами восстания против «инглизи» патаны, вооруженные русскими же винтовками, снимали с попавших в плен англичан кожу. С живых. А когда им как-то раз удалось захватить эвакуирующихся жен и детей британских чиновников… Вам рассказать, что мы увидели после боя? Их не пытали в обычном смысле, просто насиловали. В очередь, пока не умрут. Не разбирая пола и возраста. Мне продолжить?

В тюремном кабинете повисло молчание. Пару минут они расстреливали друг друга взглядами, потом Гумилев встряхнул головой и прервал тишину:

– Давайте ограничимся воспоминаниями о деле. И у вас, и у меня за плечами много лишнего. Того, чего не должно было случиться.

– Согласен, – кивнул Рейли, тоже отошедший от внезапной вспышки. – Давайте действительно о деле.

* * *

Закончив допрос, подполковник уходить не спешил. Разговор получился довольно успешным, после первой стычки британец признал в жандарме человека бывалого, общался с Николаем Степановичем как с равным, уважительно и откровенно. Контрразведчик тон беседы поддерживал. Да ему и в самом деле был интересен этот человек – авантюрист, объездивший полсвета, работавший на все ведущие разведки мира и состоявший членом таинственных заграничных разбойничьих обществ. Понять Рейли хотел не только жандарм, но и поэт.

– Мне до сих пор иной раз снится сон, – признался Гумилев в последующем, уже почти дружеском общении. – Август двадцать второго, камера иркутской тюрьмы, лязг двери – там была железная дверь, с таким зарешеченным оконцем, и входящие за мной конвоиры. Они ходили всегда по трое, забирали на расстрел по спискам. И снится, что меня все-таки увели.

– Ну, ко мне еще, наверное, придут, – вздохнул Рейли. – Господин подполковник, не откажете в просьбе?

– Смотря в какой. – Терять сложившийся психологический контакт с арестантом Гумилеву не хотелось. Мало ли какие еще вопросы возникнут? Да и… он понимал сидящего напротив британца. Нет, не перестал считать его смертельным врагом, но – понимал. И представлял, что тот ощущает в камере. В одиночной, для слишком уж много знающего подследственного.

– Не перешлете мне томик ваших стихов? Лучше последний, я его не читал. Одиночка – это, знаете ли, не подарок. Давят эти стены, корежат.

Сборник Николай Степанович переслал. И, вспомнив разговор, загнул лист, на котором было написанное восемь лет назад, но опубликованное лишь недавно стихотворение. Он не знал, как отнесется к нему Рейли. Но ему почему-то казалось, что британец поймет отраженные в поэзии переживания.

Когда надзиратель передал томик в камеру, Рейли открыл книгу на загнутой странице. И в глаза бросились строчки:

АВГУСТ

Сон обернулся какой-то бездной,
Падаю, падаю, – и вдруг
Слышу я грохот двери железной,
Самый жестокий в мире звук.
Весть принимая о скорой казни,
Не отворачиваю лица.
Может ли быть что-нибудь прекрасней
Песни летящего свинца?
Славе навстречу, а не позору,
Едкой усмешкой врага клеймя,
Молча шагаю по коридору,
Сопровождаемый тремя.
Что будет дальше, давно известно,
Бешено мчится в жилах кровь.
Выстрел – и в ту же пустую бездну
Я опрокидываюсь вновь…
…
Знаю, все знаю, мой друг Гораций,
Эта история – лишь сон,
Это лишь серия декораций
Да череда ночных персон.
И обретая к утру свободу,
Я говорю себе: «Забудь!»
Движется солнце по небосводу,
Длится пока еще мой путь.
Но отголоском другого мира,
Где совершился страшный суд,
Три безымянных конвоира
Ночью опять за мной придут…

Прочитав стихотворение, арестант надолго задумался.

* * *

Начальнику

Учреждения «Кресты»

полковнику Смирнову А.И.

Рапорт.

Докладываю, что сего дня, 27.07.с.г. при выводе арестованного Юргутиса Тойво из камеры № 296 и конвоировании для допроса в Следственную часть по вызову подполковника ОКЖ Браилова означенный Юргутис, проходя по галерее третьего этажа, внезапно перебросился через перила галереи и прыгнул вниз. Вследствие падения на бетонный пол первого этажа Юргутис скончался.

Надзиратель Герасименко П.В.

* * *

Но все это было потом. Пока же, выйдя из тюрьмы, Гумилев предпринял кое-какие розыски, потом заехал в Корпус и к вечеру направился к следователю. В кабинете Ежевского подполковник углядел Шатунова, о чем-то, активно жестикулируя, спорящего по телефону, перешептывающегося со Светочкой Сиволапого, и самого следователя, рассеянно листающего дело.

– Честной компании добрый день, – провозгласил Николай Степанович. – В принципе дело проясняется, Рейли дал показания.

– На протокол? – оживился Ежевский. – Расколол британца?

– Обязательно!

– Да какой он британец? – влез с демонстрацией своей осведомленности Сиволапов. – Обычный одесский еврей!

Ротмистр посмотрел на практикантку и похвастался:

– Когда мятеж в двадцатом давили, этих пархатых среди бунтовщиков немерено было. И все, что характерно, кололись! Как это у нас унтер новобранцев учил, до войны еще: «Враг унутренний есть полячишки, жиды и скубенты».

В жандармском корпусе легкий антисемитизм был вещью традиционной и где-то даже неофициально приветствующейся. А уж здоровый консерватизм начальством поощрялся просто открыто.

Светочка, услышав заявление своего кавалера, хихикнула, восторженно глядя на героического ветерана. А вот Ежевский неожиданно взъерепенился:

– Ты, Сиволапый, поосторожнее в выражениях. Я вот и студентом был, и предки из польской шляхты. Это я кто, по-твоему, получаюсь?!