В бездне времен. Игра на опережение - Страница 72

Вопрос не в этом, торговля кому выгодна, а кому и не очень. Наши-то товары туда можно везти, почему ж нет? Но вот обратно лучше бы ввозили деньги. А невыгодно, немцы сегодня самая дешевая рабочая сила. Сейчас они наших импортеров потому и давят, им представляется, что сырья у нас все равно больше, чем мы можем переработать сами. А дешевле и лучше их продукции мы все равно не найдем. Пытаются переиграть, прибыль себе заграбастать. Отсюда и вопли в газетах, и аресты, и преследования наших купчиков. Кампанию против русского аграрного и пушного демпинга завели. Это все бы ерунда, но обыск полицией российского консульства в Лейпциге – это уже плевок в лицо страны. Это терпеть нельзя, и мы не будем. Вон княгиня Ольга вчера заявила, не читали в газетах?

– Нет, а что там?

– А вот, – попутчик вытащил из саквояжа «Ведомости» и зачитал выборочно: – «Я хорошо помню все этапы наших отношений, улучшения и ухудшения, и я должна сказать, что никогда эти отношения не были хуже, чем сейчас. Инциденты с повальными обысками приходивших в Гамбург русских судов, настоящий поход против обществ «Дероп» и «Дерунафт», правления и отделения которых в Берлине, Кельне, Дрездене, Штутгарте, Мюнхене и других городах подвергались, я не побоюсь этого слова, налетам. Производились аресты наших сотрудников, в том числе и российских подданных, они подвергались грубейшим издевательствам, а в конце концов освобождались ввиду полной неосновательности их ареста… Налетам и разграблениям подвергались и пункты розничной продажи бензина, принадлежавшие «Деропу», причем в некоторых случаях бензин вообще забирали бесплатно, в других случаях бензин просто выпускали, были случаи порчи и разрушения бензоколонок…

Если Германия действительно хочет сохранить с нами хорошие отношения, необходимо, чтобы правительство железной рукой положило конец всему этому безобразию».

Пенсионер свернул газету и добавил от себя:

– У их правительства сил для того предостаточно, а вот желания ни малейшего.

– Да, может, и силы нет, – не согласился Николай Степанович. – В Германии чиновники власти не имеют, а против правительства кого только нет, – полковник чуть улыбнулся, вспомнив что-то свое: – Помните, как у нас в начале двадцатых? Правые хотели заставить государя отречься, чтобы регентство учредить, думцы конституционного правительства любыми средствами жаждали, марксисты с эсерами революцией бредили, да еще с десяток разнонаправленных партий к восстанию призывали.

– Помню, как же, – кивнул старичок. – И все это обращалось к пришедшим с войны крестьянам и рабочим, вот что опасно было. Которым возвращаться особо и некуда было. Хорошо, казенные концерны завели, хоть офицеров военного времени туда пристроили. Те и с народом разговаривать умели, сами из низов вышли, и уважение почувствовали, не абы кто – из боевых офицеров чиновник! Пускай три года назад на той же фабрике гайки крутил, ан нынче, шалишь, представитель Императорского Совета, классный чин имеет! Рвение у них, конечно, большое было.

– Особенно против прежних владельцев, – согласился полковник.

– И это тоже. Все эти Земгоры с комитетами в войну больше нам крови попортили, чем помощи было. Да и нечего в заговоры играть, а играешь – расплачивайся. Впрочем, это вы лучше меня, старика, знаете.

Гулькевич был прав. Когда в шестнадцатом году начались конфискации предприятий в казну для нужд фронта, бывшие владельцы заводов немедленно начали финансировать оппозицию, вплоть до самой радикальной. На назначенного главным уполномоченным по тылу генерала Маниковского, автора национализации, произошло три покушения, на сменившего его после ранения Акермана покушались дважды. Фабриканты, замешанные в покушениях, пошли под суд, а их имущество отошло короне. Руководили там прежние управляющие, а для надзора к каждому был приставлен представитель Императорского Совета по казенным имуществам. Представителей сначала назначали из офицеров, негодных по ранению к фронту, после войны и сокращения армии из демобилизованных. Немногие уцелевшие в Великой войне кадровые офицеры увольнялись редко, а вот выслужившиеся из рядовых поручики и капитаны пришлись в Совете ко двору. Произведенные в чин за заслуги в боях, не имея образования, они не могли рассчитывать на службу в послевоенной армии, но и возвращаться к станку, за прилавок лавки или в деревню уже не хотели. И получив от императора пусть маленькую, но власть и, главное, престиж в глазах все еще уважающего табель о рангах общества, они стали самыми ретивыми защитниками самодержавия. А вот владельцев фабрик и помещиков в этой среде по старой памяти действительно не любили. Как, впрочем, и социалистов, требующих, с точки зрения новоиспеченных контролеров, отнять кровью выслуженный, невеликий, но так ласкающий душу бывшего приказчика или селянина статус.

– Знаю, – согласился полковник. – Но не только в этом дело. В России тогда твердость проявили. Да и нашлось, кому проявлять, и мы, Корпус, и большая часть армии остались верны престолу. А в Германии что? Армии, считайте, нет, полиция прав почти не имеет. Откуда силы?

– Твердость, это да, – кивнул Гулькевич. – Но у нас она еще до войны началась, вы не помните просто. В тринадцатом году, как императорскую семью эсеры взорвали во время празднования. Когда его величество выздоравливал после ранения, ему почитать пару книг подсунули. Специальной группой жандармов под руководством генерала Спиридоновича написанных. В книгах на основании документов вся история левых партий излагалась. И – выводы. Вот после этого уже либерализм и кончился. Николай II, он, конечно, не Петр I, но смерть супруги и наследника на него сильно подействовали. Ожесточился государь. Хотя не сломался. И Указ знаменитый «О беспощадной борьбе с бомбистами и их соумышленниками» в 1916 году, он оттуда же произрастает, из тринадцатого. До войны за одну принадлежность к террористической партии вешать, конечно, не прошло бы все-таки. Общественность бы взбеленилась, «друзья» заграничные с ними вместе. А во время войны – вполне, вполне…